– Ведите себя разумно, – негромко сказал медик, завершив эти нехитрые процедуры. – Запомните: это в ваших же интересах.

Когда Анохин вновь остался один в тюремной камере, он еще долго размышлял над этой брошенной как бы вскользь репликой.

Анохин допускал, что нечто подобное местный «лепило» говорил и всем прочим зэкам, которым он оказывал медицинскую помощь в этот суматошный день.

Но подобно тому, как утопающий готов ради спасения хвататься за любую соломинку, Анохину сейчас хотелось верить в то, что в словах этого незнакомого ему человека сокрыт некий особый, потаенный смысл…

Уже на следующее утро он целиком съел пайку, которую ему доставили прямо в камеру, причем пища, которой здесь потчевали, по своему качеству и калорийности далеко превосходила средние лагерные стандарты и могла сравниться разве что с усиленным санаторным питанием.

После завтрака, который он запил фруктовым кефиром – форменные чудеса творились в данном ИТУ – Анохина выводили на часовую прогулку во внутренний двор, куда сверху, через предохранительную сетку, проникали солнечные лучи. Как и в бутырских «двориках», Сергей при первой же возможности принялся делать разминку (как мог, он старался поддерживать свою физическую форму). Конвоир, наблюдавший сверху, с бетонного бортика, за его занятиями, равно как и выводящий, замечаний ему по данному поводу делать не стал, хотя в некоторых крытых, как доводилось уже слышать Анохину, подобные «кривляния» во время ежедневных прогулок администрацией как-то не приветствуются.

Ни днем, ни вечером этого дня в столовку Анохина не выводили. Еду по-прежнему доставляли ему прямо в камеру, никого из зэков, включая четверку его недругов, он с момента газовой атаки пока еще не видел… И, по правде говоря, ни в малой степени об этом не сожалел.

Вечерняя прогулка оказалась заметно короче по времени, нежели две предыдущие – что-то около получаса. Стемнело, дворик залит мертвенно-бледным электрическим светом. Когда за ним вновь закрылась дверь камеры, времени было примерно девять вечера (даже сейчас, в таких условиях, обходясь без наручных часов, Анохин что днем, что ночью мог достаточно точно указать время).

Хотя никто, кажется, не чинил тому препон, ложиться почивать на свою шконку он пока еще не собирался. К тому же его в последнее время мучила бессонница.

Привычным жестом он забросил руки назад, за спину. Принялся вышагивать по тюремной камере, – четыре шага в одну сторону, медленный разворот, четыре в обратную, – погруженный всеми своими мыслями в сравнительно недавнее еще прошлое.

В сотый, может, в тысячный раз в ушах его прозвучал чей-то истошный крик, перекрывший гул голосов в подземном переходе возле Рижского вокзала:

– Вот она! Которая с красными розами!! Во-он!!! Мужик с ней! Прячет ее за собой! Не упустите их!!!

Дальше все закрутилось, завертелось, лихорадочно замельтешило, как в дурном кошмарном сне.

В первые скоротечные секунды Анохин никак не соотносил ту панику, ту неразбериху, что вдруг возникла в людской толкучке в переходе, со своей персоной. И уж тем более – со своей супругой Ольгой. Помнится, он тогда подумал про себя мимоходом как о досадной, но никак не касающейся их с Оленькой детали: что происходящее – это обычное милицейское мероприятие, вроде облавы на нелегалов, проводимое ментами со свойственными им зачастую чрезмерностью и дурным усердием. Они ведь – Анохины – российские граждане, следующие транзитом через Москву. Все документы, включая ж/д билеты, у них имеются при себе; оформлять регистрацию в столице они не должны и не обязаны… Ну так чего же, спрашивается, им бояться?

Ему и в голову не могло тогда прийти, что именно они – вернее, кто-то похожий на них или даже только на одну Ольгу с ее букетом пышных роз, – являются причиной этого переполоха… Настолько все это было нелепо и чудовищно абсурдно.

Пространство вокруг них, возле Анохиных, как-то почти мгновенно разредилось, возник вакуум. В нее, в эту образовавшуюся пустоту, сразу с двух сторон, расшвыривая на ходу остатки путавшихся под ногами каких-то людишек, почти одновременно вломилось с полдюжины сотрудников милиции: кто-то из них был в «броне» поверх бушлата и при «калаше», другие же располагали лишь табельным «ПМ»…

Анохин хорошо запомнил лишь двух из них, поскольку чуть позднее, уже в отделении, вопреки всему, что там творилось, он все же смог их разглядеть… Эти двое – их третий коллега несколько поотстал – бежали к ним со стороны вокзала. Впереди несся старлей (Анохин разобрался в его звании позже, в отделении), с «макаром» в правой руке. А за его спиной маячил сержант в «бронике», с автоматом «АКСУ» в левой руке – этот на бегу успел стащить зубами варежку с правой руки…

Анохин в эти мгновения только на них и глядел. «Куда это они несутся со стволами наперевес? Какого рожна им нужно? Кажется, к нам?..»

На лице старлея застыла гримаса: знакомая Анохину смесь ярости, азарта и подсознательной тревоги или даже страха. Крупный, рослый мент… Лицо распаренное, шапка съехала на затылок, ощеренный рот, глаза, превратившиеся в узкие недобрые щелочки; того и гляди, пальнет от нервов из своего «макарова»…

Он, этот ментовский старлей, действительно оказался возле них первым из всех своих коллег.

– Стоять, б…! – выдохнул он, сокращая дистанцию до двух шагов и удерживая при этом Анохина и его жену на мушке своего табельного «ПМ». – Р-руки!! Руки на затылок!!! Эй ты, б… брось букет!! Сержант, держи ее мужика на прицеле!!!

Анохин и его жена, которую он продолжал обнимать одной рукой – в другой находилась сумка – и которую он добавочно прикрывал как бы своим корпусом, буквально остолбенели в этот момент, отказываясь верить, что все происходящее вокруг имеет к ним самое непосредственное отношение.

Сергей очнулся первым.

Возможно, он подчинился бы требованию сотрудника милиции, чтобы не подвергать опасности жизнь своей супруги, но подчинился бы, конечно, крайне неохотно и потом непременно стал бы «качать права», и еще потому, что считал все происходящее каким-то идиотским недоразумением, если бы… Если бы только сами менты не вздумали действовать так резко и жестоко, как это случилось на деле.

– Сережа, что происходит? – успела произнести Ольга. – Я боюсь…

В этот момент сразу двое сотрудников, включая старлея, врезались в них, норовя их сразу рассоединить… Еще как минимум двое, натужно сопя и подхлестывая себя злой матерщиной, принялись крутить руки Анохину, поочередно пытаясь подбить ему ноги, чтобы свалить на землю, на грязный пол подземного перехода; ну а там дело должно будет пойти уже веселее…

Сергей – да и Ольга, кажется, тоже – пытался подать голос. Пытался сказать, что это ошибка, что милиционеры, мягко говоря, не правы. Но, как часто бывает в подобных ситуациях, группа захвата занималась сугубо своим делом и не отвлекалась на посторонние реплики…

Когда он увидел, что старлей сначала вышиб из руки его жены букет красных роз, а затем, пользуясь поддержкой еще одного коллеги, стал вязать его Ольгу… Это зрелище подействовало на Анохина, как красная тряпка на быка.

Он резко качнулся вправо, напирая на одного из двух повиснувших на нем ментов… Подбил ему ноги, заставив хряпнуться на коленки, и одновременно с этим вырвал у него из захвата правую руку… Хрястнул локтем по лицу второму, и, как бы продолжая одно движение, умудрился толкнуть его на застывшего чуть позади сержанта с «калашом», заставив его тем самым поднять ствол и попятиться…

«Что дальше?.. – мелькнула в мозгу заполошная мысль. – Беспредел… нельзя… могут по запарке мочкануть…»

Он сделал лишь шаг по направлению к тем двум бойцам, что занимались Ольгой, – старлей держал ее одной рукой за воротник, а другой приставил «ПМ» между лопатками, в то время как еще один бугай, краснорожий, со скошенным от азарта набок ртом, наконец-то смог защелкнуть наручники на женских запястьях… И тут же увидел, как побледнел старлей, чуть повернувший голову на звуки борьбы, и как напрягся ментяра, который прикрывал действия группы захвата с другой стороны, от прохода к станции метро «Рижская»…